Воспоминания американского школьника - Страница 37

- Вы куда?

- На набережную, понятно.

В начале Якорной улицы нас догнали Перец Виткомб и Фред Лангдон. В конце - Чарлз Марден и Генри Блэк.

Все Сороконожки, точно сговорившись, бежали к реке.

В каком виде была наша славная батарея!

Пушки разлетелись в разные стороны, будто их разбросал ураган. Две скатились по откосу и застряли в тине. Земля почернела от пороха и топорщилась комьями. Одна пушка дала широкую трещину вдоль всего дула. Другая - оторвалась от лафета. У третьей - отскочил кусок чугуна, по крайней мере, с человеческую голову.

Этот кусок угодил в дымовую трубу матроса Бена.

Когда мы пришли к Бену, он стоял на крыше и укреплял новую железную трубу, вместо разрушенной кирпичной.

- Хороши вы! - крикнул нам с крыши матрос Бен. - Взять под обстрел корабль дружественной державы! А я-то, старый дурак, собственными руками приготовил фитили этим пиратам.

- Не сердитесь, матрос Бен, - сказал я. - С железной трубой гораздо лучше. Больше похоже на корабль!

Ривермут так никогда и не узнал, почему палили старые пушки. Муниципалитет предложил награду тому, кто найдет виновников, но никто не явился за наградой.

Сороконожки народ честный.

24

Я прислонил письмо к чернильнице и посмотрел на него издали. Потом наклонил голову и посмотрел сбоку. Строчки шли правильно. Ни одна буква не выскакивала из ряда. Только под словом «Ривермутской» еще виднелся след карандашной линии. Я взял резинку и осторожно стер линию.

Готово. Теперь в почтовую контору.

Я бережно опустил письмо в карман и вышел из дому.

«Кажется, лучше отнести самому, - думал я. - Еще затеряется на почте... Приду и скажу: «Доброе утро, мистер Трент. Вот мои стихи. Называются «Южная ночь». Нельзя ли их напечатать в вашей газете?»

Мистер Трент прочтет и скажет:

- Поздравляю вас, молодой поэт. Стихи прекрасные. Они украсят следующий номер».

Я представил себе мистера Трента, высокого, сухого, в синих очках.

«А вдруг он скажет совсем не так:

- Зачем вы притащили эту дрянь, глупый мальчишка? Занимались бы лучше своими уроками».

«Нет, гораздо лучше по почте. Не так страшно. Хорошие стихи напечатают. Плохие - выбросят вон, и конец с концом!»

Я решительно зашагал к почте.

Почтовый чиновник протянул в окошечко руку, взял у меня письмо, повертел его, стукнул печатью и бросил в кучу других писем.

- Оно не потеряется? - спросил я дрожащим голосом.

- У нас письма не теряются, - ответил чиновник и захлопнул окошечко.

Я вышел на улицу.

И зачем я послал? Отвратительные стихи. Мистер Трент будет просто смеяться надо мной. Расскажет Гримшау... Узнают мальчишки... Задразнят... Проходу не дадут. Забрать, сейчас же забрать письмо.

Я взбежал по лестнице.

Почтовый чиновник сидел за своим окошком и что-то писал в большой книге.

Ну, как я ему скажу? Оставлю. Будь что будет.

«Больше всего на свете я хочу, - думал я вечером, укладываясь в постель, - чтобы Трент напечатал стихи и чтобы папа и мама поскорее приехали».

Целых три года я не видел папу и маму. Я писал им каждую неделю и получал от них письма. Но ведь это совсем не то. Месяц тому назад мама написала мне, что они собираются в Ривермут и выедут, как только папа получит отпуск.

С этого дня я только и думал об их приезде. Считал вместе с дедушкой, сколько дней им придется плыть на корабле, каждое утро смотрел на барометр.

- Дедушка, я изменился с тех пор, как они уехали? - приставал к дедушке.

- Очень, мой друг, - отвечал он.

- Я вырос?

- На целую голову.

- Но они меня все-таки узнают?

- Узнают, я думаю, - отвечал дедушка, улыбаясь.

Что-то скажет папа, когда увидит мои стихи, особенно, если их напечатают? Стихи про Новый Орлеан, про лунную ночь в нашем саду. Маме-то они, наверное, понравятся.

Каждое утро я с тревогой разворачивал «Ривермутскую утку».

Стихи не появлялись.

«Выбросили! Конечно, выбросили, - думал я, - значит,стихи дрянь».

Но на другой день я опять открывал газету.

И вот в пятницу я цвидел: в конце второй страницы два ровных столбика коротеньких строчек.

Над ними мелким шрифтом:

...

Стихи юного, но подающего надежды поэта. Редакция желает молодому поэтическому дарованию, украшающему в настоящее время почтенную школу мистера Гримшау, крепнуть и развиваться.

Потом две переплетающиеся веточки и название:

ЮЖНАЯ НОЧЬ.

А внизу подпись:

ТОМАС БЕЛЛИ.

- Напечатали! Напечатали!

Я вскочил и, как флагом размахивая газетой, три раза перескочил через стул.

Поэт Томас Белли.

Томас Белли - поэт!

Я распластал газету на столе.

ЮЖНАЯ НОЧЬ.

Неужели это мои стихи? Честное слово, хорошие!

Я перечитывал стихотворение с первой строчки до последней, потом опять с первой до последней. И так - раз десять.

Пойти показать дедушке? Нет, пусть лучше сам заметит. А вдруг он пропустит? Он никогда стихов не читает.

Я вертел газету в руках.

«Из Чикаго нам пишут...»

«Из Буэнос-Айреса пишут...»

«Из Нового Орлеана пишут...»

А ну-ка, что пишут из Нового Орлеана?

...

«В городе свирепствует жестокая холера. Больницы и госпитали переполнены. По последним сведениям (28 сего месяца), за одни сутки было отмечено 74 смертных случая. Жители спешно разъезжаются».

Я сразу забыл про стихи.

- Дедушка! Дедушка! Вы читали? В Новом Орлеане холера! - вбежал я в дедушкину комнату...